Урке Нахальник
1897 – 1939
25 августа 1923 года из ворот варшавской тюрьмы Мокотув вышел крепкий молодой человек. Перед этим Ицек Фарбарович получил гражданскую одежду, старые поношенные ботинки, килограмм хлеба и тонну нравоучений.
«Фарбарович, ты же снова здесь окажешься, но, согласно закону, я вынужден дать тебе половину суммы за билет до Вильно», — тюремщик неохотно протянул молодому человеку деньги, добавив на прощанье пару крепких ругательств. С заключенными в тюрьме обращались строго, но по-своему довольно корректно.
В Вильно Ицек Фарбарович ехать не собирался. Вскоре он выбрался из предместья на центральные улицы польской столицы. Вокруг гремела музыка и ездили дорогие автомобили, но за внешним благополучием скрывались скверные времена. Польша никак не могла оправиться от Первой мировой войны и последовавшей за ней битвы за независимость. Из-за свирепствовавшей инфляции сэкономленных за годы отсидки денег хватило ровно на два дня. На выручку молодому человеку пришли дружки из варшавской подворотни, одолжившие «братку» небольшую сумму. Эти же старые знакомые сразу предложили Ицеку вместе пойти на дело, но возвращаться к криминальному ремеслу после долгих лет, проведенных в тюрьме, Фарбарович не хотел. Путь его лежал на восток, в родную Визну на реке Нарве, куда бывший заключенный отправился просить у брата свою долю наследства, оставленного отцом.
Родня приняла острожника прохладно. «Нужно было подписывать документы после их прочтения. Тебя обобрал тот адвокат из Белостока», — прямо с порога закричал брат.
Найти в Белостоке адвоката не составило особого труда. Юрист, опасливо косясь на большой нож, без нареканий отдал документы, добавив, что действовал по просьбе младшего сына покойного. Вернувшись домой, Ицек опять зашел к брату, но тот был непреклонен: «У тебя еще есть младшие сестры, которым деньги пригодятся куда больше, чем такому гуляке, как ты».
Так и не найдя средств к существованию, Фарбарович вернулся на криминальную тропу в очередной раз. Сбившись в шайку, Ицек с подельниками решили добыть денег в поезде «Варшава–Белосток». До Белостока в поезде не нашлось ни одного «фраера», но вот в самом воеводском центре воры увидали по-настоящему крупную рыбу.
В 5 часов утра 20 декабря 1923 года из местечка Крынки на белостокский вокзал прибыл богатый торговец Маркиэль Фурман с дочерью Белой. Пожалев 5 тысяч марок на извозчика, отец с дочерью пошли пешком темными переулками в сторону улицы Сосновой, где жил двоюродный брат предпринимателя. Через пару минут их окружили три человека в натянутых чуть ли не до самых глаз кепках. Итогом встречи с бандитами оказалась разбитая голова пытавшегося протестовать Фурмана, а также отобранные у торговца и его дочери 20 миллионов марок наличными и товар на полмиллиарда марок (один доллар на тот момент равнялся примерно 10 миллионам марок).
В то утро двоим из трех преступников не подфартило. Находившийся неподалеку полицейский, заметив бегущих в темноте людей, пустился с револьвером в руке в погоню. Нагруженные добычей Ицек Фарбарович и его подельник, Арон Пупкевич, попали в руки правосудия.
4 января 1924 года недолго погулявший на воле Ицек Фарбарович предстал перед Белостокским окружным судом. Самый последний приговор в его жизни был, в то же время, и самым суровым — 8 лет строгого режима. Как неисправимого рецидивиста, Фарбаровича вскоре перевели из Белостока в тюрьму в местечке Равич.
Равичский узник был давно известен полиции: начал «карьеру» еще до войны, с тюрьмой знаком с 15-летнего возраста, криминальное прозвище — «Нахальник» — дано уголовниками за невероятную дерзость совершаемых грабежей и краж.
Впоследствии он уверял, что получил громкое «погоняло» только благодаря своему авторитету, находчивости в воровском ремесле и незаурядному уму. «Кличка стоила мне в сто раз дороже, чем титул австрийского барона, ибо означает пятнадцать лет и три месяца тюрьмы», — вспоминал Нахальник те времена.
Обычно такой послужной список был характерен для человека из самых низов. Однако в случае с Нахальником всё было по-другому. Ицек Борух Фарбарович, родившийся в июне 1897 года в местечке Визна, между Ломжей и Белостоком, был долгожданным первенцем владельца мельниц и торговца зерном Шмуэля Фарбаровича и его жены, Хаи-Йоспы.
Фарбаровичей знала вся округа: в 1904 году Шмуэль Фарбарович стал главным спонсором созданной в местечке пожарной части. Успешный предприниматель и финансовый воротила, Шмуэль мечтал, что его сын пойдет по стопам отца, став правой рукой родителя и его главным наследником. Но Хая-Йоспа хотела для Ицека другой судьбы. Первые несколько лет после замужества пани Фарбаровичева, дочь раввина из известной хасидской семьи, никак не могла забеременеть. Помогло посещение цадика-чудотворца из Либавы: да так, что через год после рождения Ицека появился на свет его брат, а позже и две сестры.
Все аргументы мужа о том, что мальчика нужно готовить к семейному зерновому бизнесу, а поэтому отдать в обычную польскую школу, на хозяйку дома не возымели действия. «Б-г дал нам ребенка через цадика, поэтому мы отдадим его Б-гу», — Хая-Йоспа задумала, что ее первенец непременно станет раввином.
В пять лет Ицека, после специальных проводов в синагоге, торжественно отвели в хедер. Он представлял собой обычную местечковую хату, где строгий меламед с восьми утра до девяти вечера вбивал в маленькие головы святую науку. Хедер юному Фарбаровичу не нравился, несмотря на то, что он был одним из лучших учеников. Пару раз в день, практики ради, старик с длинной седой бородой проходил по спинам вблизи сидящих детей «каньчугом» — плеткой с десятью кожаными ремешками на конце. А еще ребе строго-настрого запретил Ицеку играть с соседским мальчиком, поляком по имени Франек, авторитетно заявив, поглаживая бороду, что маленькому еврею нельзя водиться с гоем.
Бросать компанию язычников Ицек Фарбарович не хотел. Равно как и не желал идти после хедера в иешиву. Но на пути к свободе опять стал седовласый ребе, который, как назло, похвалил мальчика при встрече с его мамой, да еще красноречиво напророчил, что тот станет «великим человеком». Бедная женщина так впечатлилась, что спор о продолжении сыном религиозного образования в семье больше ни разу не поднимался.
Единственное, что смог продавить в отношении сына Шмуэль, — это их регулярные занятия гимнастикой, конные поездки вдоль реки Нарев и тяжелую физическую работу на мельнице в те моменты, когда сын отдыхал от святых книг. Благодаря этим занятиям Ицек мало походил на типичного «илуя» — малолетнего гения и знатока еврейских книг. Статная фигура и постоянные победы в детских драках скорее выдавали в нем уличного хулигана, которых старый меламед называл дивным словом «эпикойрес» (вольнодумец).
В 1910 году пришла пора попрощаться с родным домом. Отец отвез сына в Ломжу, где в те годы располагалась известная на всю Польшу и Литву иешива. Сначала Ицек отвечал на вопросы декана, «рош иешива», и весьма впечатлил того своими знаниями. Затем, на втором этапе вступительных экзаменов, с «рош иешива» беседовал уже старший Фарбарович, «забывший» на столе декана 50 рублей.
Самому молодому среди 200 студентов Ломжинской иешивы поначалу нравилось учиться. У него появилось много друзей, с которыми в 4 часа дня так весело было идти на обед. Однако вскоре постоянные мучения над Талмудом так истощили Ицека, что он ни о чем, кроме передышки и домашних стен, думать больше не мог. Не способствовало нормальной жизни и совершенно новое амплуа, в котором попробовал себя новоиспеченный ешиботник, — молодого любовника.
В Ломже Ицек жил на квартире у одного уважаемого и очень пожилого члена еврейской общины, чья 29-летняя жена последние несколько лет тщетно добивалась от супруга хоть какой-то близости. Развитый не по годам ешиботник подвернулся молодой особе как нельзя кстати.
После шести месяцев учебы Ицек поехал домой. Ломжинские переживания привели к тому, что во время своего пребывания в Визне мальчик серьезно заболел. В Ломжу через некоторое время он все же вернулся, но вскоре родители приняли решение перевести его подальше от 29-летней любовницы — в иешиву, находившуюся в местечке Быхов Могилевской губернии.
В Быхове учился двоюродный брат Фарбаровича, также планировавший стать раввином. Родители отправили сына в далекую белорусскую губернию, надеясь, что благочестивый родственник вправит их первенцу мозги. Однако результат был диаметрально противоположным. Родственник оказался знатным скандалистом и разгильдяем. Вместо комментариев к Талмуду кузены тщательно изучали быховские злачные заведения, окончательно похоронив надежду Фарбаровичей на блестящее будущее сына.
Следующим ударом для разлученного со своей первой любовью Ицека стала смерть его матери. Овдовевший отец тут же прислал своему непутевому сыну письмо, в котором отказался помогать тому деньгами, да еще посоветовал подумать о собственной жизни.
На пропитание Ицек начал зарабатывать уроками идиша и иврита. Также, как бедному ешиботнику, ему вызвалась помочь пожилая еврейка, содержавшая в Быхове публичный дом. Несмотря на растущее нежелание учиться в иешиве, он оставался там до весны 1913 года. За несколько дней до Песаха ешиботник собрал свои нехитрые пожитки и отправился домой.
В поезде у безбилетного Фарбаровича произошел первый в жизни конфликт с законом. Виной тому стал кондуктор, который так обиделся, споткнувшись о ноги лежавшего под лавкой Ицека, что на ближайшей станции позвал жандармов. В окружении последних молодой человек вошел в отчий дом.
Там непутевого Ицека, а тем более в компании шести жандармов, не ждали. Место матери заняла совсем юная женщина, с которой изрядно помолодевший Шмуэль ворковал будто не вдовец, а 19-летний жених. Ицек принял мачеху в штыки, а от предложения отца — «бросай ты свое учение и займись мельницей» — демонстративно отказался. Конфликт бушевал до тех пор, пока однажды отец не послал Ицека к должнику забрать 82 рубля за муку…
Через два дня разбогатевший Фарбарович уже шел по древним улицам «Иерушалаим де Лита» — Вильно. С деньгами после знакомства с очень приятным и учтивым виленским евреем пришлось сразу попрощаться, так как их украли, но в религиозном центре литваков ешиботнику устроиться было не сложно. Благодаря помощи местной общины бедный школяр получил в одном из респектабельных пригородов Вильно место учителя идиша и иврита с жалованьем в 50 рублей.
Жизнь у молодого учителя начала было налаживаться, пока тот снова, как когда-то в Ломже, не влюбился. На этот раз его избранницей стала ровесница, невероятно красивая Соня, чей отец платил Ицеку за частные уроки. Совсем потерявший голову Фарбарович уже думал предлагать Соне руку и сердце, пока случайно не узнал, что та параллельно крутит роман со студентом, репетитором французского языка.
Не в себе от горя и злости отвергнутый Ицек решил отомстить своему визави. Не обнаружив на вилле соперника, молодой человек забрал его золотые часы и бумажник, и, не попрощавшись с Соней и ее родителями, пошел на вокзал. На следующий день на одной из станций земский стражник обратил внимание на подозрительного еврея. Дальше все происходило молниеносно: конные жандармы, этап в Ломжинскую тюрьму, следствие.
В ноябре 1913 года сидящего в камере № 93 Ломжинского острога бывшего учителя привели к важному полицейскому чину. Сидящий напротив Ицека поляк упрекнул того в аморальном поведении, но, сославшись на старую дружбу с отцом, пообещал закрыть дело. Позже оказалось, что отец внес 200 рублей на досрочное освобождение сына.
Дома Ицеку пришлось несладко. Ему не разрешали даже делить стол со всей семьей. Попытка снова украсть деньги и сбежать на просторы России окончилась плачевно — отец заметил приготовления сына и в самый ответственный момент нагнал отрока, избив того до полусмерти.
Так продолжалось до начала 1914 года. На семейном совете, куда позвали даже дальних родственников, было решено послать Ицека к брату отца, ставшему после женитьбы владельцем большой процветающей пекарни и компании по торговле зерном. В пекарне, находившейся в одной из губерний Северо-Западного края, повеса проработал до начала мая 1914 года, пока не подхватил где-то энцефалит.
Кое-как оклемавшись от болезни, Ицек решил ехать назад в Визну. Домой он больше не возвращался, а устроился помощником местного извозчика. Это знакомство стало роковым. Извозчик постоянно терся среди темных личностей и вскоре попросил Ицека подвезти своих знакомых на дело. Бывший кандидат на смиху раввина стал чуть не каждый день развозить воров по адресам, забирая их в условленном месте с награбленным.
За это, помимо фиксированной оплаты, он получал всякую мелочь из воровской добычи. Вскоре к воровской романтике добавилась и любовная линия. Ханка, младшая сестра главаря шайки по прозвищу Цвайнос, так вскружила голову помощнику возчика, что он уже не мог думать о чем-то другом. Девушку с таким реноме сложно было удивить, поэтому Ицек решил окончательно влиться в банду и показать прекрасной даме, на что способен бывший ешиботник. Здесь ему не пришлось бездельничать ни минуты. С первого дня он стал участвовать в многочисленных кражах из квартир и магазинов, нарабатывая воровскую квалификацию и оттачивая соответствующий опыт.
Российскую империю сотрясала Первая мировая война, но для шайки Цвайноса ее будто не существовало. Наоборот, для воров настали золотые времена, когда можно было заработать больше с меньшим риском. Втянувшись в криминал, Ицек начал вести беззаботный, разгульный образ жизни, соря легкими деньгами направо и налево. Впервые за долгие годы он чувствовал себя полностью в своей тарелке, гордо шествуя в модном костюме от борделя к ресторану, от ресторана к казино.
В начале 1915 года Фарбарович был арестован в России по подозрению в отравлении любовницы-проститутки. На следующий день выяснилось, что женщина совершила самоубийство, но, от греха подальше, полицейские власти решили выслать нежелательного элемента в родную Ломжинскую губернию.
На некоторое время пришлось залечь на дно. Кое-как помирившись с родными, в апреле 1915 года Нахальник устроился в пекарню, в которой успел проработать до августа, когда Ломжинская губерния была оккупирована немецкими войсками.
Как опытный извозчик-фурман, Ицек вскоре предложил свои услуги немецкому военному инженеру, работавшему на восстановлении разрушенного моста через реку Нарев. Немец жил у Фарбаровичей дома, там же была организована и офицерская столовая. Участие в совместных трапезах с немцами стало новым камнем преткновения и нанесло окончательный удар по семейным отношениям Ицека.
Всё дело в том, что сказанные в далеком детстве слова седого ребе о нежелательности общения с гоями бунтарь из Визны воспринял как призыв к действию, но обратному. Формально он не отошел от иудаизма, но от публичного поедания немецкой ветчины вольнодумец отказаться не мог. Семья и соседи были потрясены: думали, что из парня выйдет святой, а в результате получили бандита и «язычника».
Выслушивать проклятия в свой адрес Ицек больше не мог, поэтому решил поискать счастья в Германии. Роскошь Берлина вскружила голову молодому провинциалу. Кое-как накопленные дома деньги Ицек быстро спустил на карты и женщин. Свое шаткое финансовое положение Фарбарович решил поправить уже привычным для себя способом. C бывшим «коллегой» из Польши и двумя местными «блатными» Нахальник ворвался в магазин на самой оживленной улице Берлина. Кассу взяли, но уйти с награбленным смогли все, кроме… нагруженного вещами Фарбаровича. 16 мая 1916 года пойманный на горячем бандит оказался в стенах знаменитой берлинской тюрьмы Моабит.
Спустя месяц неудачливого налетчика приговорили к 10 годам лишения свободы, накинув пару лет за решительный отказ сдать подельников. Сидеть бы Нахальнику долгие годы на чужбине, но после двухмесячного пребывания в тюрьме его неожиданно навестила молодая девушка. На свидании стало ясно, что уличная дама была родной сестрой скрывшегося от полиции подельника. В принесенной молодой особой передаче оказались «английские волосы» — специальные струны для пиления решеток — которые товарищи по цеху запаяли в большую головку сахара. К инструменту прилагалась записка с подробным описанием плана побега.
В одну из августовских ночей Нахальник, намеренно совершивший какую-то мелкую провинность, чтобы попасть в карцер в подвальном помещении, спилил решетки и прокрался во двор тюрьмы. В углу забора, как и было велено в инструкции, беглец со всей силы дернул за найденную веревку. В ту же секунду в ветхой кирпичной стене возникла дыра, через которую Нахальник выбрался наружу к поджидавшим его друзьям.
На пролетке воры лихо домчали беглеца в воровскую «малину». Отметив как следует свое чудесное освобождение, 19 сентября 1916 года Фарбарович вернулся в Польшу и поселился в Варшаве. Спустя две недели, вопреки данному перед Б-гом, людьми и самим собой обещанию завязать, Ицек вновь принялся за старое.
Грабежи и кутежи продолжались до 9 ноября 1916 года, пока во время своего визита в Ломжу Фарбарович не был обвинен в краже немецких военных припасов. Никогда, даже спустя годы, Нахальник не признал этого проступка. Фарбаровича били смертным боем и даже вывели на инсценировку расстрела. В конце концов выяснилось, что немцы подозревали молодого еврея не только в краже со взломом, но и в шпионаже в пользу русской армии. На его счастье, настоящие паспортные данные и тот факт, что он сбежал из немецкой тюрьмы, местным полицейским так и не стали известны.
28 октября 1917 года Фарбаровича неожиданно освободили из Ломжинской тюрьмы. И снова он столкнулся с дилеммой: куда идти? Дома «Ицек дер ганеф» («Ицек-вор» или даже «Ицек-негодяй»), как его называли соседи, показаться боялся. Очередная подруга по кличке «Косая Манька» привела Фарбаровича в банду «ветеранов», или конокрадов.
До мая 1918 года Нахальник успел засветиться на многочисленных кражах в Вильно, пока снова не попал в хорошо знакомую ему Ломжинскую тюрьму. Вместе с сокамерником Фарбарович предпринял попытку побега, но повторить берлинский опыт не вышло.
Ноябрьскую революцию 1918 года в Германской империи (Novemberrevolution) Нахальник встретил за решеткой, ожидая суда. Поначалу эйфория свободы охватила всех заключенных, как политических, так и уголовников. После освобождения из тюрем осужденных «за политику», уголовники были уверены, что их очередь наступит на следующий день. Однако довольно быстро надежды на амнистию рассеялись как дым. Произошли только смена администрации с немецкой на польскую и некоторое смягчение тюремного режима.
В начале 1919 года Нахальнику дали 6 лет лишения свободы за совершенные им кражи. В который раз Ицек решил, что пора «встать на лыжи», но один из заключенных, работавший с Фарбаровичем в тюремной пекарне, рассказал о планах побега тюремной администрации. На встрече с начальником тюрьмы Нахальник заключил договор, дав полицейскому воровское слово чести: из «Червоняка» он больше бежать не пытается, а администрация о сорвавшейся попытке побега никуда не сообщает.
Тогда же, в начале 1919 года, в судьбе Нахальника произошел крутой поворот. Оставив попытки бежать, Ицек Фарбарович поступил в польскую школу, созданную при Ломжинской тюрьме.
Серыми тюремными буднями досуг заключенных частенько скрашивала книга, но, к своему несчастью, книг на иврите и идише в библиотеке Нахальник не нашел. В возрасте 22 лет он начал учиться читать и писать на польском языке, который не преподавался в традиционных еврейских учебных заведениях. На занятия давался только один час в день, но, под присмотром опытного учителя, Ицек освоил новую для себя грамоту очень быстро. Блатной Фарбарович, клеймо ставить некуда, начал запоем читать исторические и приключенческие романы, отдавая особое предпочтение произведениям Генрика Сенкевича, Джозефа Конрада, Вацлава Серошевского, Максима Горького и Джека Лондона.
Особенно впечатлила Нахальника трилогия Сенкевича. Во снах к нему начали являться не только жертвы ограблений, но и лидер украинского казачества Богдан Хмельницкий, литовский шляхтич Лонгин Подбипятка, польский король Ян Казимир и другие мастерски выписанные польским классиком персонажи.
Пока Нахальник окончательно не овладел навыками чтения, он, в отличие от других сидельцев, с жадностью слушал лекции по истории Речи Посполитой, которые организовывались для заключенных несколько раз в неделю тюремными инспекторами.
Одновременно с учебой Ицек Фарбарович пробовал писать сам. Польский, русский и немецкий он знал свободно, но в то время бегло писать мог только на иврите и идише. Оказавшись в середине 1918 года надолго в одиночной камере, Фарбарович начал писать стихи. Однако письменные принадлежности тогда были заключенным строго запрещены, вирши пришлось выцарапывать на стене ногтем и заучивать наизусть.
Стихи представляли собой типичный продукт тюремного творчества. Жалость к себе, стремление к свободе, воспоминание о любимой матери и оставленной на воле женщине.
Мой мир — каменные стены, радости не существует для меня.
В могиле кружу я мрачно, в отчаянии душа моя.
Сам Нахальник был доволен результатами своего поэтического поиска. Однако первый в жизни гонорар представлял собой наказание плетью, которой наградил поэта немецкий надзиратель Руль, известный своей жестокостью. Но от дальнейшего запечатления творчества на стенах камеры Ицек не отказался, продолжая удивлять тюремщиков своим талантом.
Как и обещал начальник Ломжинской тюрьмы, скрывший попытку побега, 18 ноября 1919 года Нахальника перевели в тюрьму в Варшаве. Благодаря своему воровскому и тюремному опыту, а также огромной физической силе, проявленной сразу же после прибытия в камеру, Фарбарович быстро завоевал авторитет. В камере Нахальник был единственным евреем, что не помешало ему стать среди сидельцев старшим.
Работая в пекарне и выступая третейским судьей в спорных ситуациях между заключенными, Ицек продолжил в Мокотуве самообразование. С польской литературы он со временем переключился на переводную. Под впечатлением от «Мартина Идена» Джека Лондона, в котором Ицек узнал самого себя, он начал учить прозу на память. Два курса иешивы и натренировавшие ежедневной зубрежкой мозги позволили ему запоминать большие фрагменты прочитанных произведений, которые по прошествии многих лет Ицек мог цитировать слово в слово.
В стенах Мокотува Нахальник даже наладил обмен книгами между камерами, за что неоднократно сидел в карцере. Охранники не давали заключенным читать больше двух книг в неделю, полагая, что это отвлекает их от работ и, вообще, те должны были страдать от содеянного, а не развлекаться.
В варшавских застенках Ицек продолжил писать стихи, отправляя самые лучшие, как ему тогда казалось, для публикации в газете «Голос заключенного», издававшейся администрацией изолятора на ул. Раковецкой в Варшаве. Один из стихов был положен кем-то из тюремных талантов на музыку, став популярной среди уличной шпаны и обитателей мест не столь отдаленных песней. Впоследствии свое поэтическое творчество Нахальник самокритично описывал как графоманию, не имевшую, кроме эмоционального содержания, никакой литературной ценности. Тогда же он начал писать рассказы из воровской жизни.
После неудачного выхода на свободу в 1923 году Фарбарович, «обосновавшийся» на сей раз в тюрьме «Равич», вернулся к литературе. В 1927 году он записался в организованную в тюрьме литературную студию, уже имея на руках около десятка исписанных рассказами и стихами тетрадей. В конце 1929 года он почувствовал себя в роли писателя настолько уверенно, что отправил в издательство «Рой» несколько рассказов и роман «Любовь преступника». Мельхиор Ванькович, основатель издательства, известный писатель, постоянно искавший новые литературные имена, дал на роман «Любовь преступника» отрицательный отзыв, но убедил Нахальника продолжать работу над стилем и написать автобиографию.
К концу 1930 года Фарбарович успел написать тридцать глав собственной биографии, но в какой-то момент, недовольный полученным результатом и раздраженный, схватил рукопись и порвал в мелкие клочья. Три месяца молодой писатель не решался вернуться к новому для себя жанру, но вскоре взялся за дело с удвоенной силой. Тому способствовало знакомство заключенного с магистром наук Станиславом Ковальским, выпускником педагогического факультета Познаньского университета, который в 1930 году занял должность преподавателя педагогических дисциплин в учительской семинарии в Равиче.
Ковальский, интересующийся проблемой обучения взрослых, в 1930 году познакомился с начальником тюрьмы Юнчисом и, в обмен на чтение лекций для заключенных, получил разрешение проводить с ними интервью.
Как способного заключенного, Ицека Фарбаровича привели к Ковальскому на встречу. Молодой учитель был поражен не только начитанностью сидевшего не в первый раз человека, но и тем, что тот самостоятельно установил контакты с популярным издательством, по заказу которого уже писал автобиографию. С этого момента Ковальский взял на себя своего рода шефство над Фарбаровичем.
После того, как Нахальник завершил первую часть своей автобиографии, охватывающую период до восстановления независимости Польши 2 ноября 1918 года, Ковальский, внося орфографические и грамматические исправления с согласия автора, отправил рукопись ученому-социологу Флориану Знанецкому, в то время сотрудничавшему с Колумбийским университетом, и выдающемуся психологу Стефану Блаховскому из Познаньского университета. Ученые, впечатленные талантом человека с самого дна, прислали на книгу лестные отзывы. Вслед за ними Станислав Ковальский написал обширное введение к первому изданию, начав вместе с автором подготовку книги к публикации. Параллельно он, по праву бывшего легионера, ветерана войны за независимость, обратился с письмом к главе государства, Юзефу Пилсудскому, с просьбой досрочно освободить талантливого и раскаявшегося заключенного.
В январе 1932 года Фарбарович вышел из тюрьмы. На воле с работой были проблемы, но с криминальным миром он решил окончательно завязать. Уехав, как когда-то в юношестве, в Вильно, импозантный мужчина вскоре женился на Саре Кесель, медсестре виленской еврейской больницы. Супруги Фарбаровичи поселились на окраине Вильно, и вскоре первая часть автобиографии, подписанная необычным псевдонимом — «Урке Нахальник» — вышла в свет. Фарбарович решил использовать в издании свое воровское прозвище, а также жаргонное словечко, используемое в определенных кругах для названия профессионального уголовника.
Первая часть автобиографии начинающего писателя — «Автобиография преступника» — была напечатана не в динамично развивавшемся издательстве «Рой», которое могло сразу сделать книгу и ее автора популярными, а при помощи «Общества защиты заключенных». Сенсации и сопутствующего ей ошеломительного коммерческого эффекта не вышло. Вместо ожидаемых денег Нахальник получил только определенное количество «авторских» экземпляров для самостоятельной продажи. Начались и нападки со всех сторон. Католическая пресса назвала книгу аморальной, а прошедший воровской суд потребовал от Фарбаровича объяснений за обнародование профессиональных секретов. Неизвестно, как Ицек отвертелся от воров, но своим критикам из польских газет ответил, что его книга ничем не аморальнее низкосортных детективных романов, которые те регулярно публиковали.
В скором времени Нахальник приступил ко второй части своей автобиографии, назвав ее «Живые мертвецы». Автор смог договориться с «Роем» на писательский аванс, за счет которого он мог кормить семью и не отвлекаться от работы над книгой. Критики восприняли книгу, охватывающую жизнь автора с 1918 по 1923 год, благосклонно. Даже в консервативном издании «Пион» был опубликован положительный отзыв, в котором критик подчеркнул «природный талант» автора и его право на признание обществом.
В 1933 году, за несколько месяцев до публикации второй части своей автобиографии, Урке Нахальник опубликовал сборник под названием «Любовь преступника». Размещенная в сборнике повесть «Жертва судьбы» была основана на рассказе автора о недолгом четырехмесячном пребывании на свободе после его освобождения в августе 1923 года из тюрьмы Мокотув. Рецензенты привели повесть в качестве доказательства писательского таланта автора. Урке Нахальник приятно удивил критиков необычайной способностью представить человеческую драму заключенного, отвергнутого обществом и поэтому быстро возвращающегося в ту же камеру, которую он недавно освободил.
Третью, заключительную часть автобиографии Урке Нахальник решил не писать. Первые две части пользовались гораздо меньшим успехом, чем его короткие рассказы о буднях польских низов и криминальных авторитетов.
В 1934 году ставший на ноги Фарбарович с женой и маленьким сыном, названным в честь покойного дедушки Шмуэлем, поселился на респектабельной вилле в дорогом пригороде польской столицы — Отвоцке.
«Вы просто не понимаете, как это приятно — открывать двери собственного жилья ключом, а не вламываться в чужую квартиру с помощью отмычки», — шутил Урке Нахальник, принимая у себя на вилле журналистов «Литературных новостей». Некоторые связывали финансовую стабильность Нахальника с высокими гонорарами американских еврейских изданий, для которых тот постоянно писал детективные истории. Некоторые полагали, что основной читатель был все же польским. Брат писателя, обрадованный чудесной метаморфозой старшего Фарбаровича, отдал тому часть наследства.
Помимо литературных дел, Фарбарович на общественных началах помогал Идишскому научному институту (Идишер висеншафтлехер институт, YIVO) в Вильно составлять лексикографический сборник высказываний из еврейского преступного мира, предложив для словаря еврейского арго некоторые важные дополнения и исправления.
Не был чужд автору и тонкий еврейский юмор. В 1937 году польский сатирический журнал «Шпильки» выпустил его юмористическое произведение «Выход из ситуации», основанное на опыте сотрудничества автора с издателями.
Дела Урке Нахальника продолжали идти в гору. В 1938 году в крупном издательстве Фрухтмана в Варшаве он издал на польском языке три нашумевших романа: «Потрошители», «Если бы не женщины» и «В ловушке». 800-страничная серия рассказов о бандитах и полицейских начиналась еще в царские времена и заканчивалась в свободной Польше. Сюжеты, достойные комикса, описывались автором со смертельной серьезностью. Книги были написаны нарочито небрежно, с большим количеством еврейского жаргона, но читатель был в восторге от интересных подробностей воровских реалий с их публичными домами, налетами и допросами.
Фарбарович также писал и публиковался на идише. В 1938 году он издал на родном языке своего рода приложение к своим автобиографическим книгам — мини-биографию «Мой образ жизни: от иешивы и тюремного заключения к литературе». В том же году была издана еще одна книга на идиш под названием «Люди без завтрашнего дня».
Урке Нахальник также писал пьесы, одна из которых — «Суд, захватывающая история вора» — поставленная актрисой и драматургом Розой Шошаной в варшавском театре «Скала», снискала невероятный успех на еврейской театральной сцене.
Накануне Второй мировой войны Урке Нахальник активно публиковал рассказы в «Вечернем экспрессе», «День добрый», «Шпильках», «Хайнтике Найес» и других популярных изданиях на польском и идиш. Поговаривали, что некоторые воровские приемы, описанные Урке Нахальником в его рассказах, на вооружение взяли американские режиссеры. Его сюжет о специально обученной мыши, доставлявшей между тюремными камерами записки, действительно появился в одном из голливудских фильмов.
Популярность Урке Нахальника росла день ото дня. Десятки тысяч людей читали его произведения в книгах и газетах, а творческие вечера в городах и местечках выливались в настоящие манифестации. На криминального элемента, ставшего писателем, приходили поглазеть уличные женщины, воры-карманники, представители интеллигенции и увлекающиеся его захватывающими историями домохозяйки.
1 сентября 1939 года, день нападения нацистской Германии на Польшу, писатель встретил в Отвоцке. Надежды на повторение «Чуда на Висле» 1920 года, когда молодая польская армия разгромила подступавшие к Варшаве части Красной армии, не оправдались. Эвакуация на восток в планы писателя не входила. Человек не робкого десятка, прошедший огонь, воду и медные трубы, Фарбарович решил действовать. В отличие от Первой мировой войны, когда люди не понимали, за кого сражаться — за кайзера или царя-батюшку — в этот раз всё было предельно ясно: евреям грозит смертельная опасность от доселе невиданной жестокой силы.
Когда в Отвоцк вошли немецкие войска и начались бесчинства, Ицек Фарбарович вместе с Гершоном Радонинским, сыном хозяина, у которого писатель снимал виллу, решили дать гитлеровцам отпор. Нахальник также связался со своим хорошим знакомым, Вольфом Нусфельдом, владельцем популярного отвоцкого кинотеатра «Оаза». До войны Нусфельд ездил в Голливуд, встречался там с представителями «Парамаунт Пикчерз Корпорейшн», а по приезду стал фигурантом уголовного дела за оскорбление государственного служащего.
Отвоцкие подпольщики решили собрать взрывчатку и оружие для последующих актов саботажа и удара по оккупантам и их прислужникам. Нахальник и Радонинский обнаружили и спрятали «огнестрел», брошенный польскими солдатами, а Нусфельд закопал в Средборовском лесу ящик с динамитом.
Когда погромщики подожгли синагогу Гольдберга на улице Варшавской, Фарбарович и Радонинский, рискуя жизнью, бросились в пылающее здание. Добежав сквозь дым и пламя к «арон ха-кодеш», они вытащили оттуда свитки Торы. В последний момент смельчаки смогли выйти из здания, спасая святыни от поругания. Спасенные свитки Торы Фарбарович вместе с товарищем тайком закопали всё в том же Средборовском лесу, раскинувшемся недалеко от виллы писателя.
Несмотря на все меры предосторожности, предпринятые подпольщиками, про динамит узнала местная парикмахер, полька Букоемская, чей любовник по фамилии Михайлис служил в жандармерии. Вместе с немцами Михайлис схватил Радонинского, Фарбаровича и Нусфельда, у которых во время обыска было найдено оружие. Во время ареста писатель ничуть не испугался, угрожал захватчикам и кричал: «Не думайте, что еврейская кровь может проливаться безнаказанно! Придет и ваш конец!»
После страшных избиений троих арестованных заставили вырыть себе в лесу могилы, а потом хладнокровно их расстреляли. Благодаря усилиям магистрата Отвоцка, и особенно городского врача, немцы через несколько дней разрешили эксгумацию тел. Семьям удалось похоронить героев на еврейском кладбище и даже поставить им памятники.
Есть и другая, куда более романтичная, версия гибели Урке Нахальника. Согласно альтернативной версии, писатель погиб не в 1939, а в 1942 году. Когда нацисты оккупировали Варшаву, Фарбарович восстановил контакт с преступным миром и начал собирать деньги и оружие для нападений на оккупантов. В марте 1940 года Урке Нахальник во главе группы еврейской «братвы» совершил свое первое нападение на польских коллаборационистов, нанятых немцами для избиений евреев на улицах.
По словам Лейба Файнгольда, лидера бундовцев, Нахальник однажды появился на встрече лидеров еврейского подполья, на которой присутствовал Мордехай Анилевич, один из руководителей восстания в Варшавском гетто, и глава бундовцев Михал Клепфиш. Нахальник потребовал финансирования для своей организации и немедленных акций возмездия против нацистов. Фарбаровичу отказали, после чего тот вернулся в Отвоцк, где совершал акты саботажа на железнодорожных путях, ведущих в Треблинку, помогая евреям бежать из поездов и прятаться в близлежащих лесах. Урке Нахальника взяли «на горячем», когда тот раскручивал на отвоцком участке железной дороги болты, которыми рельсы крепятся к шпалам. Немцы были уверены, что такой человек, как Урке Нахальник, делал всё не по личной инициативе, а за деньги еврейских организаций. Пытаясь узнать, кто стоит за его действиями, немцы в ответ слышали только проклятия. Согласно этой версии, Нахальник погиб при попытке напасть на охрану, он пытался отбиться от конвоя, когда его вели на казнь в центре Отвоцка.
Еврейский писатель Авром Карпинович в своем рассказе о жизни Урке Нахальника подробно описывает еще одну версию гибели Фарбаровича. Когда скованного Нахальника и его друзей вели по улице Костюшко, тот изловчился и напал на эсэсовца Шлихта, которому мощными и резкими ударами смог выбить несколько зубов и сломать нос. За эту дерзость арестованных даже не стали доводить до леса, а расстреляли прямо на месте. Учитывая криминальный опыт, решительность и физическую силу Фарбаровича, эта история тоже вполне имеет право на жизнь.
Судьба семьи писателя неизвестна. Установлено только, что его жена и сын 30 ноября 1939 года были перевезены в Варшавское гетто, дальше их следы теряются.
Ицек Фарберович прожил насыщенную жизнь. Найдя в себе силы подняться с самого дна, он стал одним из интереснейших еврейских писателей и защитником соплеменников, встретившим в полный рост заклятого врага своего народа. В душе Урке Нахальника говорил не матерый уголовник, а глубоко верующий человек, вспомнивший в конце жизни слова Священного Писания: «И отомщу Я за кровь их, еще не отмщенную».
01.12.2023
