26 октября 1941 года. Пришедшие в Минск нацисты решили устроить показательную казнь – она стала первой на оккупированных территориях Советского Союза. Если в тридцатые годы бывшие союзники гитлеровцев в фуражках с малиновыми околышами вывозили людей по ночам, тайно, то сейчас убийство было выставлено напоказ. Нагло, с невероятной помпой, гитлеровцы вели на казнь трех подпольщиков. Цель была одна – запугать оставшееся в белорусской столице население и лишить его воли к сопротивлению.

Мужчину средних лет, совсем молодую девушку и мальчика повесили на арке дрожжевого завода в Минске. В огромной очереди, образовавшейся у расположенного недалеко магазина, люди гадали, кем были повешенные. Кто-то говорил, что это отец с сыном и дочерью, кто-то – что это никак не связанные между собой люди. Но в одном большинство было уверено – казнены советские подпольщики.

В вышедшем в 1967 году советском фильме «Казнён в 41-м» раскрывается личность мальчика – Володи Щербацевича. В киноленте рассказывается и про другого повешенного – Кирилла Труса. Его дочь присутствовала во время казни отца и его товарищей, всё видела своими глазами. Авторам фильма ничего не было известно только о казенной вместе с Трусом и Щербацевичем молодой девушке.

Но вскоре группа советских журналистов установит: казненная девушка – это 17-летняя медсестра госпиталя военнопленных Мерке Брускина. Мерке, для близких – Маша, была еврейкой. В условиях разрыва дипломатических отношений с Израилем коммунистические функционеры решили, что девушка с «неправильной» национальностью не может быть советской героиней. Маша, упомянутая в конце фильма как «неизвестная», долгие годы будет фигурировать в таком качестве в официальной историографии. На обелиске, появившемся на месте казни в 1976 году, также написано, что фамилия девушки не установлена, хотя это не соответствовало действительности.

Маша Брускина родилась в Минске в 1924 году, в еврейской семье Лии (Люси) Бугаковой и Бориса Брускина. Вначале Маша жила на улице Пролетарской, затем родители переехали на Старовиленскую улицу, девочку перевели в школу № 28. В июне 1941 года Мария Брускина окончила там выпускной класс. Одноклассники запомнили ее как прирожденную артистку, непременную участницу всех школьных самодеятельных спектаклей. Маша была настоящим лидером класса и с успехом подтягивала своих друзей по разным предметам. С таким товарищем – хоть в разведку! 21 июня 1941 года у Маши был выпускной, а на следующий день началась война.

Довоенная знакомая Брускиных, Софья Андреевна Давидович, вспоминала, что практически сразу после оккупации Минска немецкими войсками Маша Брускина устроилась на работу в госпиталь для военнопленных. Это был лазарет в здании Политехнического института, где под охраной содержались раненые военнослужащие 5-го стрелкового корпуса.

Чтобы никто не узнал о ее происхождении, Маша выкрасила волосы, стала блондинкой. Везде она представлялась девичьей фамилией матери – Бугакова. Некоторые исследователи считают, что она изменила и имя, представляясь всем Аней, уроженкой Сибири или другой части России. Стена вокруг гетто еще не была построена, поэтому Маша совершенно свободно передвигалась по городу без желтой звезды. Брускины также вынуждены были уничтожить часть семейных фотографий и документов.

Работая в госпитале медсестрой, Маша вскоре начала носить туда лекарства. Ее мама, Лия Моисеевна, бывшая сотрудница республиканского управления книжной торговли БССР, все свободное время доставала где только можно материю и постельное белье, из которых делала бинты. Советские солдаты умирали от полученных ранений, но тюремщикам было на это решительно наплевать – ни медикаментами, ни перевязочными материалами госпиталь не снабжали.

Вскоре Маша попросила у Софьи Давидович мужскую одежду. Как позже выяснилось, девушка вошла в подпольную группу, организованную 41-летним рабочим минского вагоноремонтного завода Кириллом Трусом. Вместе с несколькими военнопленными Трус решил спасать советских военнослужащих и переправлять их из госпиталя к своим. Каждое утро, прихватив свертки с поношенными брюками и пиджаками, Маша спешила в госпиталь. В отличие от своих коллег, которые в конце смены выносили из госпиталя котелки с едой, девушка красть скудный паек у военнопленных отказывалась наотрез. Хотя для конспирации лучше бы было поступать как все: люди в условиях войны зачастую думают исключительно о своей семье.

Однажды Маша робко спросила Софью Андреевну, может ли она достать где-нибудь фотоаппарат. За несдачу и хранение фототехники в оккупированном Минске полагался расстрел. Но фотоаппарат подпольщикам был отчаянно нужен. В первые месяцы войны военнопленные все еще могли выскользнуть из лап нацистов. Однако для успешного побега требовалась не только гражданская одежда, но и «аусвайсы», которые патрули проверяли на каждом шагу. При помощи фотоаппарата смельчаки собирались подделывать документы. Вскоре у Брускиной оказался купленный Давидович перед войной «ФЭД». Удалось наладить работу по изготовлению документов – благодаря храброй девушке. Кроме того, по словам очевидцев, Маша распространяла сводки Совинформбюро, которые получала от Трусов, – у них на чердаке был спрятан радиоприемник.

Военнопленные переодевались в подготовленную Машей Брускиной одежду, брали поддельные документы и выбирались из госпиталя в город. Перед тем, как покинуть Минск, все собирались на квартире у подпольщицы Ольги Щербацевич, культработника 3-й горбольницы, матери казненного позже вместе с Машей школьника Володи Щербацевича. Квартира располагалась на Коммунистической улице. Некоторые прятались у сестры Ольги Щербацевич, Надежды Енушкевич, минчанок Анны Макейчик и Елены Островской, а также у других жителях города. Там они ели, отдыхали, ждали транспорта. Одну из групп даже удалось вывезти за город с комфортом, в стареньком грузовике. Большинство военнопленных впоследствии пополняли партизанские отряды или уходили к линии фронта. Считается, что за время действия подпольной группы храбрецы смогли эвакуировать из Минска 48 человек.

Но период относительного спокойствия вскоре закончился. Один из руководителей подполья, советский командир по имени Володя, приказал Маше больше в госпиталь не приходить. Неизвестно, боялись ли подпольщики, что кто-то в конце концов распознает в девушке еврейку и сразу же сдаст, или же группа собиралась уходить к своим, но Маша Брускина больше на работе не появлялась.

В начале октября 1941 года из Минска вышло сразу несколько групп беглецов. В одной из них шел вызволенный из госпиталя военнопленных техник-интендант 2-го ранга Борис Рудзянко. Группа неожиданно наткнулась на патруль. Их доставили обратно в Минск. Все молчали, а Рудзянко не только выдал на первом же допросе всех знакомых ему участников подполья, но и впоследствии пошел на службу к немцам.